«Сохранила свою устойчивость»: Максим Решетников — об итогах 2025 года в экономике России - «Мир»

— Максим Геннадьевич, в декабре традиционно принято подводить итоги года. Каким стал 2025-й для нашей экономики? Какие основные результаты были достигнуты?

— На протяжении последних лет мы постоянно начинаем с того, что год был непростым, и 2025-й тоже не стал исключением. Тем не менее стоит подчеркнуть главное: российская экономика сохранила свою устойчивость.

Ни один из наших крупных инвестиционных проектов не приостановлен — всё реализуется. Да, имели место некоторые паузы, связанные с перепроектированием и изменениями финансовых моделей, но сейчас всё в стройке.

В следующем году и в 2027-м мы ожидаем ввода достаточно больших индустриальных мощностей. У нас реализуются крупные инфраструктурные проекты, будь то в сфере дорожного строительства и возведения высокоскоростных магистралей или обновления аэропортовой и портовой инфраструктуры. Кроме того, существенно увеличено финансирование технологического развития.

То есть, глядя на многие направления, можно сказать, что это действительно был хороший, продуктивный и созидательный год, — учитывая, что страна продолжает финансировать специальную военную операцию и решать вопросы своего стратегического будущего. Так что в целом мы считаем этот год позитивным.

Конечно, в фокусе нашего внимания — темпы роста ВВП, которые отражают замедление экономики, что является следствием высоких процентных ставок, направленных на снижение инфляции. Тем не менее мы видим, что инфляция снижается. Да, мы понимаем, что предприятиям сейчас непросто, но это тот цикл, через который проходили, проходят и будут проходить очень многие экономики мира.

— На какие показатели роста ВВП и инфляции мы выходим по итогам года?

Мы можем долго обсуждать месячную статистику, но важно понимать, что существует определённая инерция и наблюдаемое охлаждение экономики продолжится в 2026-м — по крайней мере в первом полугодии. Конечно, есть цифры, которые нас тревожат, в том числе по инвестициям. Но ещё раз подчеркну: здесь нет ничего такого, с чем бы мы раньше не сталкивались и что бы не имело своих рецептов решения.

— В этом году мировая экономика столкнулась с очередным шоком в виде торговых войн США. Как это нас затронуло?

— Нас это затронуло с точки зрения перенастройки всей мировой системы. Действия американской администрации, которая сейчас продавливает свои соглашения с позиции силы, идут вразрез с устоявшейся мировой торговой системой, правилами ВТО и теми нормами, которые формировались на протяжении нескольких десятилетий, начиная ещё со времён соглашения ГАТТ.

Это существенно разбалансирует всю систему, потому что непонятно, по каким правилам торговать. Что именно считать национальной безопасностью, когда под этим лозунгом можно в любой момент, особо никому ничего не доказывая, врубить любые тарифы?

Кроме того, в этих соглашениях продавливаются не только тарифы, но и вопросы присоединения к санкциям, автоматического признания национальных стандартов и обязательств по закупкам у американских компаний определённых объёмов продукции. Эти сделки заведомо стратегически невыгодны партнёрам США.

В долгосрочном плане это создаёт большие риски для всех стран мира и расшатывает торговую систему. В краткосрочном же мы видим достаточно большой объём продукции, которая либо оказывается невостребованной на мировом рынке, либо вследствие закрытия американского рынка пытается выйти на другие, в том числе за счёт демпинга и скидок. Это, в свою очередь, уже может представлять угрозу для некоторых наших отраслей.

Глобально надо понимать, что все торговые войны ведут к снижению общей эффективности мировой экономики и совокупных доходов граждан в тех или иных странах. В конечном итоге это приводит к замедлению экономического роста, а следовательно, к уменьшению спроса на широкую линейку товаров, в том числе сырьевых. Это касается как энергетических, так и неэнергетических материалов, металлов, древесины, минеральных удобрений и агропромышленной продукции, потребление которой зависит от доходов граждан.

То есть это ведёт к снижению общего спроса, в том числе на нашу продукцию. Поэтому, конечно, нас это всё не радует, хотя вот так, в моменте, нельзя сказать, что торговые войны как-то сильно повлияли на Россию. Но в долгосрочном плане это, безусловно, ухудшит позиции практически всех стран мира.

— Как оцениваете итоги российской внешней торговли в уходящем году? Насколько серьёзно угрозы США в адрес партнёров Москвы сказываются на взаимном товарообороте?

— Я думаю, товарооборот останется практически на уровне прошлого года. Учитывая беспрецедентное давление и постоянное расширение санкций, это можно считать вполне неплохим результатом.

У нас сохраняется положительный торговый баланс, который почти не изменился по сравнению с прошлым годом и составляет около $115—120 млрд, если говорить именно о торговле товарами. Это позволяет нам поддерживать стабильный курс нацвалюты.

Причём в следующем году (а в апреле мы будем корректировать прогноз на 2026-й и 2027-й) курс тоже, очевидно, будет крепче, чем мы предполагали ещё в августе и сентябре. Это отражение диверсификации нашего экспорта по странам и товарным позициям.

В то же время, конечно, мы также осознаём, что последний пакет американских санкций поставил перед нашими нефтяниками новый набор задач, который коллеги сейчас решают. Однако надо сказать, что они решают эти задачи уже четыре года и каждый раз находят новые и новые решения.

— Если говорить о санкциях, то в этом году Европа ввела уже 19-й по счёту пакет антироссийских ограничений и начала подготовку 20-го. Сказываются ли эти ограничения как-то на российской экономике? Или у нас уже есть определённый иммунитет?

— Европейским коллегам становится всё сложнее придумывать новые ограничения, потому что наша с ними торговля их же усилиями сведена на нет. В основном сейчас вводятся вторичные санкции, против третьих стран. Однако европейские рестрикции не имеют такого веса, как американские.

Это связано с тем, что евро, благодаря слабости экономики еврозоны и непоследовательности европейских властей, постепенно теряет те позиции, которые пытался занять. В то же время доллар всё ещё остаётся значимой резервной валютой, поэтому вторичные санкции США, подразумевающие в том числе отключение от систем расчётов, представляют достаточно серьёзную угрозу.

Хотя надо сказать, что очень многие страны, видя всё это, сейчас всё больше и больше переходят на двухсторонние расчёты и независимые системы передачи финансовых сообщений (в каждой стране они разные, но сейчас идёт их стыковка). Все понимают, что SWIFT в любой момент и под любыми предлогами может быть отключён, как и расчёты в долларах, которые так или иначе идут через американские банки и ФРС США.

Поэтому все тестируют и распространяют те или иные альтернативные механизмы расчётов, включая цифровые валюты, из-за чего это направление сейчас и получило такой взрывной рост. Я бы назвал это своего рода бегством в независимость.

Таким образом, политика санкций и их распространения, мне кажется, будет вызывать всё большее беспокойство даже внутри самих Соединённых Штатов, поскольку использование доллара как оружия приводит к тому, что его эффективность становится всё меньше и меньше.

— Если говорить именно о Европе: как вы считаете, стоит ли когда-нибудь ожидать полноценного возобновления нашего экономического сотрудничества? И кому из нас это больше нужно?

— Прежде всего нужно сказать, что в силу географической близости сотрудничество с Европой для нас абсолютно естественно, как и для европейцев — взаимодействие с нами. Мы всегда выстраивали экономики, которые скорее дополняли друг друга, нежели конкурировали.

Россия была надёжным поставщиком широкого перечня ресурсов, в том числе энергетических, а наш достаточно большой внутренний рынок был маржинальным для европейских компаний, что позволяло им приходить сюда и зарабатывать. Поэтому наше сотрудничество было взаимовыгодным, и благодаря ему европейская экономика обладала дополнительной конкурентоспособностью. А разрыв произошёл в силу иррациональных причин.

Нельзя сказать, что без нас они рухнут. Это, безусловно, не так. Однако то, что они платят ощутимую цену за свои решения, — это правда. Если мы посмотрим на экономику локомотива Европы — Германии, — мы увидим, что она уже второй год подряд находится в рецессии, и это накладывается ещё и на структурную перестройку.

Их автопром столкнулся с очень сильной конкуренцией со стороны китайских производителей и оказался к этому не готов. Химическая промышленность и металлургия, которые во многом строились на использовании нашего газа (с понятной, предсказуемой и относительно низкой ценой), теперь вынуждены заменять его более дорогим американским СПГ, что делает их неконкурентоспособными. К этому добавляются повышенные социальные обязательства и проблемы с мигрантами. И получается достаточно большой ворох проблем.

Притом что внутри у них мощные институты и очень сильный бизнес. Сможет ли он долго вытаскивать такие политически ангажированные, нерациональные и неэффективные решения властей ЕС? Посмотрим, но, мне кажется, это будет не бесконечно.

Более того, многие компании под воздействием той же, вполне осознанной американской политики, уже релоцируются в США. И это касается не только немецкого бизнеса, но и французского.

Важно сказать, что не мы закрыли эту дверь и она закрыта не с нашей стороны. Мы всегда готовы к рациональному диалогу и открыты к выстраиванию долгосрочного партнёрства и сотрудничества. Однако за это время мы научились работать с другими партнёрами и дорожим этой кооперацией. В частности, мы наладили взаимодействие с китайскими компаниями и очень ценим, что они здесь. Они тоже меняют своё отношение к нам: всё больше внимания уделяется долгосрочному инвестиционному партнёрству. И это тоже никуда уже не уйдёт.

Поэтому, кто бы сюда ни вернулся, он увидит уже совершенно иную российскую экономику — с изменившимся конкурентным полем, новыми торговыми марками и другими предпочтениями потребителей. Чем дольше продолжается этот разрыв в связях с Европой, тем больше различий увидит бизнес по возвращении сюда.

При этом достаточно много европейских компаний продолжают у нас работать. Просто они не рекламируют себя, а мы не рекламируем их. Тем не менее мы очень ценим, что они остаются здесь и продолжают вести себя сдержанно, несмотря на давление своих правительств. Понятно, какие заявления от них хотели бы услышать, но они ценят и уважают нашего потребителя, свои трудовые коллективы и российский рынок в целом.

— Как раз в этом году начала очень активно обсуждаться тема возможного возвращения компаний, которые ушли от нас в 2022 году. Как вы считаете, стоит ли ждать их массового возвращения в Россию?

— Я думаю, что это будет очень поэтапный процесс, потому что мы, наверное, не готовы говорить со всеми. Многое зависит от того, как компании уходили: не бросали ли они здесь коллективы, выполняли ли обязательства перед потребителями. Всё это будет приниматься в расчёт — и по-другому быть не может.

Когда уходили те же автомобильные компании, они просто бросили производство и выключили станки, не оставив ни технической документации, ни чертежей, ни НИОКРов. Потом, когда мы начали разбираться с экономикой этого бизнеса, стало понятно, что непропорционально большая часть прибыли выводилась из страны, причём многие средства уходили даже не как прибыль, а в виде различных лицензионных платежей.

Сейчас, оглядываясь назад, можно сказать, что не всё это сотрудничество было объективно справедливым и стратегически выгодным для России. И мы сделали свои выводы из этого опыта.

— Что сегодня происходит с российским туризмом? Как за этот год изменился туристический поток?

Российский туристический рынок растёт. В этом году внутренний турпоток (это и российские туристы, и те, кто к нам приезжает) увеличится ещё примерно на 5%.

Это, конечно, чуть меньше, чем нам бы хотелось, но мы понимаем, что возможностей всё ещё не хватает. Нам нужно больше новых гостиниц и транспортных решений. Мы объективно испытываем дефицит самолётов: не хватает бортов, ряд аэропортов остаются закрытыми.

Тем не менее мы продолжаем реализовывать крупные программы. В настоящий момент у нас возводятся сотни гостиниц: некоторые только выходят из стадии проектирования, часть уже в стройке. Всё это благодаря программе льготного кредитования. Также у нас строятся несколько десятков аквапарков, новые горнолыжные курорты и парки развлечений. Это всё то, во что мы сейчас активно вкладываем.

У нас общий объём инвестиций только по льготным программам составляет почти 2 трлн рублей, что является беспрецедентной суммой для туристической отрасли. Безусловно, к 2030 году такое мощное развитие будет видно повсеместно.

Конечно, мы работаем и над въездным туризмом. Нам здесь тоже есть что предложить. В частности, мы целенаправленно работаем над рынком арабских стран (в том числе предлагая халяльную продукцию и используя стандарт Muslim Friendly), стремимся привлечь китайских туристов, активно изучаем индийский рынок, где тоже много состоятельных граждан. В общем, работаем по всем направлениям, прорабатываем различные механизмы сотрудничества, включая электронные визы, групповые безвизовые поездки и улучшение авиасообщения. Так что потенциал у нас очень большой.

Конечно, существуют объективные проблемы. И основная — это сложности с платежами. Люди хотят здесь потратить деньги, и мы сейчас даём им новые возможности, как это можно сделать.

— Как вы оцениваете экономические перспективы взаимной отмены виз между Россией и Китаем?

— Мы абсолютно уверены, что это даст очень мощный толчок. В этом году Россию посетили около 1,3 млн китайских туристов, из которых примерно 1 млн приехали по групповому безвизу и порядка 300 тыс. — по электронной визе. В следующем году мы ожидаем 2 млн — благодаря групповому безвизу. В перспективе, по нашим расчётам, к 2030 году мы должны выйти на 5,5 млн.

— Какие ключевые задачи стоят перед российской экономикой в 2026 году?

— Нашей основной задачей станет стимулирование, поощрение и ускорение структурных изменений. Только проведя необходимые преобразования, мы сможем вернуться к темпам экономического роста, которые нам нужны, — на уровне 2,5—3%. Это наш долгосрочный приоритет, и для его достижения нам необходимо в первую очередь продолжать развивать рынок труда и делать его более гибким.

Нам нужно повышать производительность труда в экономике, в том числе используя методы бережливого производства и внедряя их на всех предприятиях, а также улучшая производительность в менее эффективных секторах. Мы знаем, что они у нас есть и с ними надо работать: выявлять причины, развивать аутсорсинг, роботизацию и цифровизацию, а людей за счёт переобучения и развития новых компетенций трудоустраивать на места с более высокой зарплатой.

Сейчас у нас крайне низкая, аномально низкая безработица. И когда мы говорим о производительности, речь идёт о создании новых, эффективных рабочих мест и сокращении устаревших, неэффективных. Важно, чтобы в процессе этих изменений каждый человек мог найти себе новое место.

Нам также необходимо интенсифицировать инвестиционные процессы. Это будет непросто, так как в 2026 году мы всё ещё будем находиться в условиях высоких процентных ставок, которые хотя и будут снижаться, но всё же не такими темпами, как многим бы хотелось. И к этому надо быть готовым. Так что нужно максимально, что называется, выжимать всё из имеющихся основных фондов и средств, по максимуму использовать и загружать оборудование, в том числе за счёт дозаказов и совместного использования. Всё-таки платформенная экономика позволяет нам это делать.

Таким образом, вопрос инвестиций и структурных преобразований крайне важен. Мы должны активно развивать платформенную экономику, максимально внедрять роботизацию, продолжать оптимизировать непрофильные функции и административные барьеры. В этом смысле мы уже очень много сделали с точки зрения сокращения числа проверок и отказа от избыточных требований к бизнесу, но впереди ещё много работы. Всё это будет в фокусе нашего внимания.