«К большинству церковных иерархов относятся уже как к инопланетянам» - «Общество»

На этой неделе священника Романа (Степанова) запретили в служении после того, как он публично призвал патриарха Кирилла и епископат раскрыть доходы и раскаяться. В интервью Znak.com Сергей Чапнин — некогда известный деятель Московской патриархии, а теперь церковный оппозиционер — рассуждает о проповедниках с дорогими резиденциями, смене идеологии патриарха Кирилла, стагнации и даже деградации РПЦ и «задавленных приходах», которые «начинают роптать».

«Вместо традиционной церкви мы получили весьма своеобразный вариант постсоветской гражданской религии»

— Мем «религия — опиум для народа», который ввел в XVIII веке Жан-Жак Руссо, а потом развили марксисты, сохраняет актуальность в 21 веке для России, в том числе для РПЦ?

— Я бы разделил. Религия как реальность — гораздо более сложная вещь. Если мы говорим об РПЦ как о воплощении русской религиозности, то это не так. Другое дело, что гигантский тренд XX века, перешедший в XXI век, это кризис всех институциональных религий. Успех буддизма и индуизма сегодня связан во многом с тем, что они отказались от жесткого структурирования своей миссии и отпустили ситуацию. Что-то похожее происходит сейчас со всем христианством и с православием тоже. 

— И с РПЦ?

— Сегодня нельзя сводить все православие только к РПЦ. Многих православных христиан уже совершенно не волнует, как РПЦ, то есть официальная Церковь, кого-то воспринимает. Есть свежий пример из российской глубинки. Женщина, 30 лет в монашестве, сейчас живет в крохотном отдаленном ските в Ивановской области. Там восемь монахинь, самой младшей из них 60 лет. Казалось бы, кому они мешают? Однако епископ зацепился за какой-то маленький скандал, раскрутилась история  публичного преследования и наказания. Епископ запретил им причащаться и потребовал переехать в большой монастырь. Они переезжать отказываются и прямо называют все это «маховиком репрессий». В итоге они связались по интернету с американским епископом и договорились с ним, что он примет их под свой омофор. Я прекрасно понимаю этих монахинь и не могу их осудить. Если епископ РПЦ решил кого-то раздавить, то он непременно раздавит. Возможности защититься от епископского произвола в РПЦ нет. Этим старым монахиням нужно уйти из РПЦ хотя бы для того, чтобы сохранить свое человеческое достоинство. И таких случаев сейчас немало.

— Что вообще РПЦ сейчас представляет собой?

— Во-первых, это яркое административно-бюрократическое воплощение нашей постсоветской религиозности. Во-вторых, это один из громких голосов системной пропаганды. В-третьих, это проводник государство-центричной историософии, где в центре истории стоит не Христос, а земное государство. Набор этих трех факторов позволяет говорить, что вместо традиционной церкви мы получили весьма своеобразный вариант постсоветской гражданской религии. По форме она является восточно-православной, а по содержанию гражданской, выполняющей задачу консолидации нации через традиционные ценности, через религиозные и социальные традиции. Сервилизм, признание сакрального характера государственности и некой особой исторической миссии России. Все это в той или иной степени присутствует в разных христианских традициях, но, когда это все выходит на первый план, мы, повторюсь, получаем гражданскую религию.

— Проще говоря, РПЦ сейчас — это институт повышения политической лояльности россиян?

— Скорее, инструмент консолидации нации, в том числе, политической. 

— Не вокруг же [Алексея] Навального консолидация идет!

— Безусловно. Вокруг того государства, которое в данный момент существует. В этом смысле церковь полностью интегрированный в государственный аппарат институт. И это поразительная вещь, потому что в конце перестройки церковь воспринималась принципиально иным образом.

— Как обособленный и даже диссидентский институт?

— Верно.

«Церковь всегда откликалась на любые, в том числе весьма щекотливые просьбы государства»

— Кстати, тогда церковь была популярна у интеллигенции, где преобладали диссидентские настроения. Сейчас же говорят, что поддержку интеллигенции РПЦ потеряло. Вы согласны?

— Отчасти это и моя судьба. Я крестился в 1989 году и сразу, без особых раздумий отдал себя церковной жизни. Церковь тогда была щедрой и давала нам невероятную свободу. Это было увлекательное путешествие. Кроме того, давала опору в истории…

— Внекоммунистические ориентиры?

— Опору вне советской мировоззренческой парадигмы. Ведь на тот момент существовал краткий курс КПСС, фактически он был основой истории страны. Причем, все, что было до 1917 года, описывалось лишь в виде отдельных рассказов: крещение Руси, Александр Невский, Петр I, декабристы, разночинцы.

— Это понятно. Почему произошел перелом в отношениях с интеллигенцией?

— Обращение к церкви было связано с тем, что нам казалось, будто бы это единственный несоветский институт, сохранившийся до конца XX века. Но все мы делали тогда трагическую ошибку, рассуждая так. На самом деле к концу XX века церковь тоже была глубокого советским институтом.

— Почему вы так говорите?

— Уже к 1970-м годам церковь была полностью интегрирована в советское государство. Существовал Совет по делам религий [при правительстве СССР]. Он выражал баланс интересов КГБ и партийного руководства в отношении к религиозным общинам. Десятилетиями этот Совет не просто следил за церковью, но и воспитывал тех, кто приходил в семинарии. Отбирал из семинаристов лояльных и выращивал из них церковных руководителей разного уровня.

— Открытые источники полны рассуждений о том, являлся ли таким человеком нынешний патриарх Кирилл. Упоминается даже его агентурный псевдоним — «Михайлов». Что вы думаете на этот счет?

— Если посмотреть непредвзято на биографию патриарха Кирилла, то мы увидим, что уже в юном возрасте он отправился в свою первую заграничную командировку. И поехал он сразу в капиталистическую страну (в 1971 году назначен представителем Московского патриархата при Всемирном совете церквей в Женеве — Znak.com). Казалось бы, ничего особенного, но в Советском Союзе такое было просто невозможно. Сначала советским гражданам давали разрешение на поездку в какую-нибудь социалистическую страну, а уже потом, по результатам поведения в этой поездке, принималось решение, может ли человек ехать в капстрану. Будущий патриарх Кирилл сразу поехал в капиталистическую страну. Очевидно, что на это было специальное разрешение. А с чем такие специальные разрешения были связаны, тут вариантов немного.

— Вы ведь работали с ним, когда возглавляли журнал Московской патриархии. Контакты силовиков и РПЦ сохранялись?

— Если говорим о пруфах, то мы их не найдем. А вот если мы посмотрим на общую логику развития отношений церкви и государства, начиная с конца 1990-х годов, особенно в последние четверть века, то увидим, что церковь всегда откликалась на любые, в том числе весьма щекотливые просьбы государства. Не всегда, правда, у нее это удачно получалось. Общий кейс Украины нам это демонстрирует. Да, Украина сохранилась в юрисдикции Московского патриархата, но задач интеграции церковными методами решить не удалось…

— Об Украине чуть позже.

— Поскольку в 1990-х годах никакой люстрации не было, то все, кто работал в КГБ и в церкви, остались на своих местах. Соответственно, можно предположить, что вся эта система отношений не только сохранилась, но и продолжила развиваться.

«Библию в России знают плохо, в том числе среди епископата»

— Возвращаясь к теме отношений с интеллигенцией, эти связи с силовиками ее оттолкнули?

— Надо понимать, что в 1990-е годы произошло несколько важных событий. Во-первых, сменился патриарх, и место занял Алексий II (его предшественник патриарх Пимен, умер в мае 1990 года — Znak.com). А всякий новый патриарх — это период реформирования системы под себя. Как правило, это продолжается около трех-пяти лет. Соответственно, это время некоторой либерализации, период возможностей, который потом схлопывается. К тому же, начало патриаршества Алексия II совпало с мощным мирянским движением. Оно не было связано с клерикальными или корпоративными интересами духовенства и развивалось как свободное гражданское движение. Люди сами определяли цели и задачи, которые хотели решать, собирали средства и что-то делали по мере сил. Диапазон мирянской активности получился на удивление широким. Здесь пока еще спокойно: и монархисты, и либералы. Все в этот момент чувствовали себя спокойно и взаимодействовали друг с другом. Этакая эра всеобщего благоденствия. Однако епископат был в растерянности…

— Почему?

— Совет по делам религий был упразднен, епископы и священники, уже привыкшие получать инструкции, перестали их получать и оказались в растерянности. Не стало никаких уполномоченных, ты сам можешь определять, что тебе делать. Нет больше никакого Союза, есть [Борис] Ельцин и демократия. Руководящая роль партии вычеркнута, но ты не можешь так быстро перестроится и найти новые ориентиры.

— Библии разве недостаточно, чтобы найти себе новые ориентиры?

— Дело в том, что Библию в России знают плохо, в том числе среди епископата. Да, Библия под рукой есть всегда, но надо уметь ей пользоваться. Это не просто сувенир в богатой обложке. Именно растерянность епископата давала простор для свободы мирян. Потом, примерно через пять лет, епископат сообразил, что надо власть постараться удержать в своих руках, и сгруппировался.

Затем, довольно мягко, чтобы не вызывать революций, они свернули мирянское движение и взяли курс на воспитание новой лояльности, новой сервильности к новому государству.

Это и породило, в конечном счете, кризис во взаимоотношениях. В том числе, с интеллигенцией.

— Государство вроде бы и не требовало тогда от церкви этого?

— В 1990-е годы государству было не до церкви. Государство пыталось быть демократическим, решало острые экономические и социальные проблемы. Собственно, до конца 1990-х у церкви и не получалось толком доказать свою полезность. Да, была активная борьба церкви с сектами и американскими миссионерами. Естественно, что в опасные движения тогда на всякий случай записали даже не опасные. Но к концу 1990-х годов, к моменту принятия закона о свободе совести с преамбулой о традиционных религиях, стало ясно, что государство, выбравшись из основных экономических проблем, начинает уже задумываться о сути новой российской идентичности. Советская идентичность рухнула, никакой новой не возникло. Секулярная идентичность оказалась невозможной. Плюс, с точки зрения государства, идентичность — это вещь сугубо практическая. Но где ж ее взять? Казалось, что для ее конструирования можно использовать православие. Опыт 1990-х и начала 2000-х годов показал, что все это не очень состоятельно. Но, поскольку другие варианты вообще не рассматривались, то политическая игра с церковью продолжалась. И надо сказать, что тогда митрополит Кирилл первым — и это было во многом интуитивно — понял, что предстоит консервативный разворот. Будучи сам по натуре либералом, он первым начал говорить об угрозе традиционным ценностям страны со стороны либерального миропорядка.

— Обычно этот поворот в мышлении ему приписывают на 10 лет позже, привязывая к панк-молебну Pussy Riot 2011 года.

— Верно, однако уже в 2000 году он написал статью, своего рода, манифест, выражая свои новые взгляды: антизападничество, антилиберализм и антиэкуменизм. К слову сказать, его тогда практически никто не услышал.

— Я правильно понимаю, что это в корне противоречит установкам его учителя митрополита Никодима (Ротова)?

— Это поразительный факт. Он фактически перечеркнул весь свой предыдущий жизненный опыт. Просто удивительно, насколько он уверился, что за консервативными политическими идеями будущее. Более того, в церковном плане он так и остался либералом. Однако он умел ждать, и спустя 10-12 лет оказалось, что его идеи могут пригодиться. Тогда он предложил концепцию традиционных ценностей, которую разрабатывал его think tank — группа экспертов, собравшихся вокруг Всемирного русского собора. Они стали одними из основных центров разработки идей русского мира и теории традиционных ценностей. Это очень пригодилось государству на определенном этапе развития. Да, это был серьезный вклад церкви в формирование государственной идеологии и той самой новой российской идентичности. Именно в это время Кирилл состоялся политически, по крайней мере, на раннем этапе своего патриаршества. Только суть любых идей такова, что рано или поздно как элементы пропаганды они теряют свою эффективность. Сейчас уже нужны новые.

И если 2010-е годы Кирилл проехал на прежнем своем политическом багаже, то сейчас мы видим, что все фактически закончилось. Закончился потенциал творческого развития.

Это та же самая ситуация, что и с патриархом Алексием II: пять лет вначале своего патриаршества ты активно работаешь, а дальше начинается стагнация.

«Зачем нам такие епископы? Зачем такие гигантские административные структуры?»

— Когда, по-вашему, она началась в РПЦ?

— Примерно с 2014-го или с 2015-го года РПЦ начала погружаться в стагнацию. Поскольку административные реформы Кирилла раскрутили церковь, то в какой-то момент казалось, что удастся перейти на новую ступень. На самом деле маховик крутился вхолостую — никакого практического привода не было.

— Какую ступень можно было достичь?

— Мы начали с того, что институциональные религии испытывают колоссальные проблемы.

Единственное решение — укреплять и развивать grass roots level, низовой уровень. Проще говоря приходы, своего рода гражданское общество. А у нас они, наоборот, оказались в самом конце цепочки.

К тому же, они теперь придавлены жесткой иерархической вертикалью. Сейчас, во время пандемии и экономического кризиса, когда доходы церкви упали, крепкие общины — это то, что могло бы помочь церкви выжить. Верность прихожан способна была бы сохранить церковь, даже в условиях внешних неблагоприятных условий. Но у нас задавленные приходы наоборот начинают роптать. Спрашивать: «Зачем нам такие епископы? Зачем такие гигантские административные структуры? Зачем власть церковной бюрократии, которая не заинтересована в том, чтобы мы развивались? Правда ли, что это бюрократы заинтересованы только в том, чтобы сохранить свою власть и влияние в церкви?»

— Бывший сихиигумен Сергий (Романов) из монастыря под Екатеринбургом это как раз пример такого роптания?

— Тонкое замечание, это как раз пример своеобразной альтернативы. Помимо идеологии, есть ряд важных для церкви характеристик. Сколько ни укрепляй иерархию, она будет все равно держаться на базовых вещах: на моральном авторитете, на властных полномочиях и на деньгах. Нынешняя церковная иерархия, безусловно, держится на деньгах, на cash flow. Когда эффективность настоятеля оценивается по тому, платит он назначенные ему взносы или не платит. Если платит, то он очень хороший настоятель, если не платит — будет моментально снят. Это, конечно, ведет к деградации и самой церковной системы, и в особенности духовенства.

Происходит отрицательная селекция. Понятно, что те священники, для которых главное — это работа с людьми, не имеют времени, чтобы заниматься бесконечными отчетами, заигрывать с церковной бюрократией и иерархами. Они оказываются аутсайдерами.

А когда лузерами оказываются те, кто занимается тем, чем и должен заниматься пастырь, это порочная система. Отсюда еще одна проблема. Моральный авторитет церковная власть также почти полностью потеряла…

— Объясните.

— Духовный авторитет священника и монаха связан с одной очень простой вещью: живешь ли ты так, как проповедуешь, или нет. В житиях византийских и древнерусских святых мы такого почти не встретим. А вот в житиях западных святых раннего средневековья мы часто встречаем фразу, что святой, выходя на миссионерские труды, привлекал себе большое количество людей, именно потому, что жил так же, как проповедовал. Очень важно, чтобы дела и слова не расходились.

Сейчас мы часто видим, как человек профессионально прочитал проповедь любого содержания, а после этого, не подпуская никого к себе, садится в лимузин и укатывает в свою дорогую резиденцию. И все понимают, что такая проповедь — это пустая профессиональная говорильня.

Мол, мели Емеля, твоя неделя! Мы же видим, что живет такой проповедник радикально иначе, чем те апостолы и святые, о которых он говорил в проповеди.

— Священники оказались страшно далеки от народа?

— Прежде всего епископы. К большинству церковных иерархов относятся уже как к инопланетянам. Другое дело, что остается потребность в людях, которые как проповедуют, так и живут. Великая сила Сергия Романова в том, что он был таким «простым человеком». Да, он был совершенно не образован, наивен богословски, идеологически зашорен. Но у него была некая монашеская простота, которую люди жаждут увидеть своими глазами. Он ведь всем задавал один простой вопрос: «Спастись хотите?» И люди приходили в состояние шока! Им задали простой и в то же время самый главный вопрос, но они нигде прежде его не слышали. В других местах им рассказывают про чудотворные иконы, про роль Александра Невского в истории России и государственности. Им рассказывали все что угодно, кроме главной цели, за которой ты идешь в церковь. Конечно, они отвечали Сергию: «Я хочу». В ответ слышали: «Приезжай в монастырь». С детьми — значит, с детьми, пусть они тоже спасутся. Не разведена, и ладно, потом. Но люди смотрели на это уже по-другому. Романов отвечал тем задачам народной религиозности, на которые не отвечали церковные иерархи. И он стал опасен именно поэтому.

— Он классный актер или настоящий священник?

— Во-первых, он гениальный манипулятор. Я в этом уверен. Он сумел воспринять в православной монашеской традиции то, что помогает управлять другими людьми. Но, поскольку он был тоньше, чем большинство епископов, то шел через молитву, а не напрямую через деньги. Деньги там тоже текли рекой. Если бы он не делился с митрополитом Викентием и потом с митрополитом Екатеринбургским Кириллом, то ему бы быстро скрутили голову. А так он был полностью интегрирован в епархиальную жизнь. И вот тут вопрос уже к церкви!

Если такие люди легко находят себя в церкви, не встречая никаких ограничителей, а, наоборот, оказываются особо приближенными к митрополиту людьми, значит что-то не так с церковью?

Ведь Сергий такой не один. В прошлом году умер Петр Кучер в Боголюбском монастыре. Есть и другие сильные манипуляторы, ставшие игуменами и архимандритами. И это люди с невероятным духовным, политическим и экономическим ресурсом.

— Есть же расхожее словосочетание «православный талибан*», описывающее происходящее. Почему вообще в лоне РПЦ произошел такой расцвет фундаменталистских взглядов?

— Фундаментализм — это попытка буквального понимания норм религиозной жизни. Эта отчаянная попытка все заморозить связана со стремлением защититься от внешнего мира. Мир меняется, общество меняется, сознание меняется, а мы, говорят они, хотим, чтобы церковное сознание оставалось прежним, таким, каким оно было. Это защитная реакция на стремительно меняющийся мир. Заведомо проигрышная позиция. Церковь — это прежде всего люди. Люди меняются, и церковь в каждом поколении, если так можно выразиться, воссоздает себя заново. Одно дело, когда мы имеем в виду допетровскую Русь, тогда перемены шли медленно. Другое дело, современная эпоха, когда мы имеем дело с глобализацией и эпохой интернета. Сейчас за пару вечеров с компьютером ты можешь понять основы православного вероучения. Да, есть свои ловушки, здесь важно, кого и как ты читаешь. И фундаменталисты, боясь всего этого, формируют некий неприкосновенный круг идей и церковно-практических норм, которые не должны меняться, подвергаться сомнению или ревизии.

— Почему эти идеи находят сторонников?

— Этот подход находит отклик у людей с определенным типом сознания. Проповедь фундаментализма направлена на тех, кто боится перемен, напуган изменениями и считает, что в меняющемся мире меняющаяся церковь перестанет быть собой.

Кстати, церковные либералы, напротив, полагают, что смерть наступает, когда мы перестаем двигаться. Если ты перестал шевелиться, значит, ты заболел и умер. Поэтому шевелиться надо, и церковь живет, меняясь.

Традиция не может быть законсервированной и замороженной. 

— Вообще-то, были примеры в истории, когда церковь очень активно шевелилась.

— За свою двухтысячелетнюю историю церковь прошла через множество довольно радикальных реформ. Казалось бы, они должны были ее бесповоротно изменить и даже разрушить, но этого не произошло. На мой взгляд, боязнь перемен — это ложный страх. Если ты тормозишь, значит, тратишь силы впустую. Возможно, ситуация была бы лучше, если бы дискурс, который был еще в 1990-х годах, сохранялся бы. Фундаменталисты были уравновешены радикальными либералами, либералы уравновешивались консерваторами — в целом это был бы полезный синтез. Кстати, он отчасти  сохранялся при Алексии II.

«Страх перед фундаменталистами у патриарха остается до сих пор»

— Покойный ныне протоиерей Всеволод Чаплин, которого на работу с фундаменталистами патриархом Кириллом, не справился с этой задачей? 

— Чаплин был отряжен на невероятно важный участок церковно-политической работы — убеждать фундаменталистов не выступать против Кирилла. В целом у него получалось. За исключением, пожалуй, дискуссии о русском языке, которую патриарх побоялся доводить до конца и соответствующие документы положил «в стол». Потом был всплеск, когда Кирилл решил встретиться с Папой Римским и поехать на Критский собор в 2016 году. Это вызвало жесткую реакцию фундаменталистов. Кирилл ее явно не ожидал и был вынужден отказаться от участия в этом соборе. Увы, он в принципе оказался в крайне слабой позиции, так как постоянно пытался доказать фундаменталистам, что он для них свой и ни минуты не либерал. Страх перед фундаменталистами остается у него до сих пор. Страх этот совершенно иррациональный, ничем не оправданный. Да, фундаменталисты крикливые и скандальные, но их не так много. Их надо было упаковать и определить им какое-то место в пространстве церковной жизни. Это несложно, нужно только захотеть. Только Кирилл боится поставить их на свое место. Все это видят и понимают. И делают выводы. Мол, раз он не хочет прижать фундаменталистов, то и мы не будем. Дело даже дошло до взрыва в Екатеринбурге, когда «Матильду» собирались показывать (радикально настроенный 39-летний свердловчанин Денис Мурашов попытался в сентябре 2017 года сжечь кинотеатр «Космос», где планировалось показывать фильм режиссера Алексея Учителя о любовной связи императора Николая II — Znak.com).

— Может быть, патриарх Кирилл боится раскола, который покажет Кремлю слабость церкви и его лично, ведь в конечном счете это поставит вопрос о целесообразности тех преференций и материальных благ, которыми пользуется церковь и ее иерархи?

— Нынешний православный фундаментализм в России — это фантомная вещь. Кажется, что он большой и весомый, но если его разобрать, то окажется, что это пустышка, bubble. Со временем мы увидим, что этот король голый. Впрочем, это уже сейчас многие начинают понимать.

— Да, только коронавирус, кажется, подкосил экономику церкви. В РПЦ, кажется, пытаются сейчас сделать ставку на производство православной утвари «Софрино», как одно из средств спасения своей экономики?

— Время «Софрино» прошло. Завышенные цены, плохое качество, [да] и в целом большая фабрика не выдерживает конкуренции с маленькими мастерскими. Поэтому Софрино загнется, и шансов спасти его в том виде, в каком оно сложилось в 1990-х — начале 2000-х годов, нет никаких. Поэтому там сейчас и происходит эта чехарда директоров: они меняются буквально каждые несколько месяцев. В целом же нужна новая модель хозяйственной деятельности церкви, но пока она не сформирована. В приходской экономике очень многое было завязано на среднем и мелком бизнесе, особенно в регионах, и на относительном благополучии прихожан. Сейчас, в кризис, мы видим, как все это рушится. Многие говорят, что падение посещаемости относительно уровня до пандемии составило около 30%. Это очень существенно.

— Заткнут дыры за счет благотворительности «сверху», вливаниями российских олигархов…

— Такая благотворительность была всегда, но деньги олигархов достаются очень узкому кругу. 

— Патриарх ведь обращался за помощью к главе «Норникеля» Владимиру Потанину?

— В России все корпорации лишь условно частные. Соответственно, государство контролирует и рынок средств на благотворительность. Если государство не даст отмашки, никакой «Норникель» не даст патриарху Кириллу денег. И сейчас большой вопрос, а какие дыры в экономике или в социальной сфере актуальнее заткнуть? Сейчас год 800-летия со дня рождения Александра Невского, поэтому основное внимание к реставрации Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге и в Городце (место смерти князя — Znak.com) все надо привести в порядок. Эта история под юбилеи и праздники будет сохраняться. Только масштаб привлечения денег даже под эти вещи, на мой взгляд, резко упадет.

— Решение Конституционного суда РФ, который в конце 2020 года фактически дал церкви право реституции, является попыткой удержать экономику РПЦ на плаву?

— Безусловно. Экономическая составляющая реформы патриарха Кирилла в церкви состояла в том, что ни приходам, ни монастырям ничего сейчас не принадлежит. Все имущество принадлежит Московской патриархии. Она приняла на себя функцию управляющей компании и ведает всеми церковными активами на территории РФ. И сейчас речь идет о реституции не собственно религиозных зданий, а иного церковного имущества, в том числе доходных домов, которые сейчас расположены в исторических центрах российских городов. Я думаю, что это самый сильный ход Кирилла с точки зрения аккумулирования ресурсов. Церковь хочет стать крупным владельцем недвижимости и получать деньги от ренты. 

— Право реституции дано не только РПЦ, есть еще старообрядческая церковь и прочие общины.

— Есть право, а есть правоприменительная практика. И тут нам надо подождать, потому что в силу будут вступать еще и лоббистские возможности. Например, центр Москвы, здание Администрации президента РФ на Ильинке. Это ведь до революции было здание монастырских доходных домов. Вот теперь и посмотрим, что с этим произойдет. Кстати, и Лютеранская церковь была до октябрьского переворота крупным собственником. Посмотрим, что им удастся получить.

— Еще одна проблема для РПЦ сейчас — кадровый голод, который усугубляют имиджевые скандалы вроде истории с Mercedes матушки Феофании… 

— Самый главный кадровый вопрос — это какое количество новых священников будет рукоположено и какого они будут качества. В последнее время на публичных лекциях и закрытых семинарах, куда приходят семинаристы, я их регулярно спрашиваю, собираются ли они рукополагаться. И многие отвечают, что боятся этого.

Они видят, что происходит в церкви, понимают, что жизнь сложная и церковь их будет не защищать, а прессовать.

Многие осознают, что как священники в этой церкви они буквально не выживут, поэтому и рукополагаться не планируют. В конечном счете, священниками будут становиться серые, абсолютно безынициативные выпускники семинарий. Люди, послушные начальству, отказавшиеся добровольно от всякой свободы, в том числе интеллектуальной и духовной. Готовые жить в бедности и выслуживаться. Это означает только одно — авторитет духовенства в ближайшие годы будет продолжать падать.

«Разгромить Украинскую православную церковь Московского патриархата не удалось»

— И теперь про Украину. В конце июля секретарь отдела внешних церковных связей Московского патриархата протоиерей Игорь Якимчук официально заявил, что РПЦ разорвала общение из-за признания раскольнической Православной церкви Украины только с Константинопольским патриархатом. Как понимать это заявление — как нежелание рвать отношение с остальными церквями?

— Там еще осложнились отношения с другими греческими церквями — Александрийским патриархатом, с Кипрской и Элладской церквями. Заявление секретаря ОВЦС свидетельствует лишь о политической игре, которую ведет Московская патриархия.

— В чем суть?

— Новая Украинская православная церковь — это реальность. Да, она слабая, да, сформирована из бывших раскольников, которые десятилетиями были маргиналами. Увы, это дает о себе знать. Но их постепенно выводят из этой маргинализации, и греки умеют это делать. На этот процесс накладывается жесткий идеологический и политический церковный кризис на Украине. Ведь разгромить Украинскую православную церковь Московского патриархата не удалось. Она, как и прежде, самая большая, продолжает жить и жестко реагирует на давление со стороны государства вместе с греками. Это патовая ситуация, конфликт будет подморожен, причем надолго.

— Хорошо, но грозит ли РПЦ изоляция?

— Она частично уже наступила. Самоизоляция РПЦ началась с 2016 года, когда патриарх не поехал на Критский собор. Украина в этом плане не начало изоляции, а лишь новый этап. Плюс оказалось, что значительная часть епископата и молодежь в других православных церквях сейчас очень настороженно относятся в РПЦ. Раньше была симпатия, сейчас все видят, что богословие в РПЦ не развивается. Зато доминирует идеология русского мира, которая превратилась из soft power в имперскую дубинку. И никаких других идей у РПЦ нет. Сегодня она не способна сформулировать ничего нового и конструктивного.

— До какого периода, по вашему мнению, это будет продолжаться?

— Я думаю, до смены церковной власти. 

— Новым патриархом станет митрополит Тихон (Шевкунов), который, кстати, демонстрирует сейчас максимальную лояльность власти, в том числе, по вопросу вакцинации?

— Я не сторонник спекуляций. Понятно, что наследие патриарха Кирилла при новом руководителе будет решительно пересмотрено. Очевидно, что новый патриарх будет типологически другим. Бюрократическое реформирование Кирилла привело к отрыву церковной власти не только от народа, но и от реальности. Так что следующий патриарх должен быть реалистом. Я бы сказал, что митрополит Тихон на эту роль подходит. А как все сложится, трудно загадывать.

* Движение «Талибан» — запрещенная в России радикальная террористическая организация.